Вернулась из Москвы, где сняли очень интересное интервью с Екатериной Ярцевой. Поговорили о съемочном процессе. О том, как случилось, что фильм, которые мы выпустили в 2020 году, стал пророческим. Что драйвит лично меня в съемочном процессе и будет ли у нашего фильма продолжение. По-моему получилось весьма не плохо. Как думаете?
Екатерина Ярцева:
– Добрый вечер, дорогие друзья, в эфире «Деловой гамбит», я его ведущая Екатерина Ярцева. Сегодня у меня в студии гостья из Санкт-Петербурга, которая приехала специально на эфир, это Светлана Кутузова – писатель, поэт и режиссер. И сегодня мы обсуждаем короткометражный фильм под названием «Ты здесь». Какая главная мысль фильма, что Вы хотели сказать?
Светлана Кутузова:
– Мы хотели напугать немножко людей, потому что тот виртуальный мир, в котором мы уже достаточно давно оказались и достаточно глубоко в нем завязли, может быть с не очень хорошим финалом для человечества в целом. И хотелось вернуть людей в реальную жизнь, где люди могут прикасаться друг к другу, где они учатся выстраивать полноценное взаимодействие в живом пространстве. И основная идея – вернуться к себе, вернуться к тактильности и телесности, вернуться к реальному общению из того виртуального общения, в котором мы так уютно окопались, это ведь наша зона комфорта, из которой мы ленимся выходить.
– Кино получилось до ужаса пророческим. Рассказ был написан давно, 2013 год, почему-то именно в определенный момент Вы решили снять фильм, обладая опытом снятия клипов. И я когда смотрела – я всех наших зрителей и слушателей призываю посмотреть, – у меня мурашки бежали по спине, потому что насколько это оказалось про нашу жизнь.
– Люди творческие всегда немножко впереди, они что-то чувствуют и откуда-то это ловят. В 2013 году тренд уже был очевиден, и когда я общалась с людьми, которые сидят в виртуальных играх плотно, была тогда игра Second life, которая полностью имитирует человеческую жизнь с интимными потребностями, деньгами, работой, утром туда заходишь, живешь, вечером оттуда выходишь, – и для меня уже тогда этот тренд был очевиден, когда люди не взаимодействуют в реальности.
Долго мы не могли его снять, потому что сначала ему надо было перекубатуриться в сценарий, потом раскладывали с точки зрения режиссуры, потом мне нужно было дорасти как режиссеру. Наступил момент, еще до ковида, когда вдруг мы сели и решили пойти на съемки. И когда начался локдаун в марте, мы уже отсняли наш пустой, вымерший город, и когда я потом выехала и поймала в реальности пустой город, это было жутковато. Получилось, что мы в июне выпустили фильм, когда все люди поняли, что это такое, когда ты живешь тотально в виртуальном мире.
– Как Вам опыт не только режиссерский, но и актерский, ведь Вы снялись в главной роли?
– Я до сих пор не прочувствовала, и когда шла на съемки, сказала: «Ребята, я сейчас посмотрю на себя со стороны, самолюбие свое потешу, а потом мы позовем нормального актера и он нормально сыграет». Но в процессе меня поддержала команда, что-то понравилось в кадре, и решили все-таки остаться в этой художественной правде. Не чувствую до сих пор себя актером, режиссером чувствую, а актером нет.
– Вы так интересно рассказывали про режиссерский опыт, для Вас это не работа, а наслаждение, хотя это очень тяжелый труд, с 5 утра и до 10 вечера постоянные передвижения, перемещения по локациям. Что такое работа режиссера?
– Люди, которые вышивают, вяжут, скажут, вот, вроде ничего не было, и появилась вещь. Это называется создать из пустоты, ощущение себя творцом. Ничего не было, ты сложил строчки и получился стих, ты из пустоты создал пространство, которое заставляет других людей что-то чувствовать. И когда работаешь на съемочной площадке и кладешь свои слова, свои мысли в актера, он начинает играть их так, что ты уже смотришь, как чужой человек, как будто просто включил телевизор, и ты плачешь, ты понимаешь в этот момент, что ты из пустоты создал что-то, и оно теперь дальше пойдет, оно будет жить само и будет других людей цеплять. Вот это трогательный момент, как роды, ничего не было – и вдруг ребенок. Как получилось, что я смотрю на тебя, и я тебя как будто вижу первый раз, и слышу первый раз, и я вместе с тобой плачу. Ради этого трогательного момента стоит идти в профессию.
– Как Вы понимали, что получилось именно то, что Вы хотите?
– Как Станиславский, я верю тебе или я не верю тебе, я сейчас вижу и меня цепляет, я готова плакать вместе с тобой. Почему я обожаю творческих людей, я в них влюбляюсь бесконечно всегда, потому что они способны заразить эмоцией. Если я смотрю в камеру и глаза расширяются, я понимаю, что ты отдал мне именно то, что нужно, ты сейчас сыграл именно то, что я представляла, эмоциональное попадание.
– Было такое, что актер сыграл нельзя сказать лучше, но глубже и немножко по-другому, чем Вы представляли?
– У нас Тая не должна была плакать в сцене, она должна была прожить свою собственную драму, получить это тепло и успокоиться, но в процессе игры мы поняли, что это вполне уместно, и вдруг оно родилось. Мне очень повезло с актерами, потому что мы на площадке очень много экспериментировали, и у нас в титрах Екатерина Культина заявлена, как корежиссер – человек, который помогал перестраивать смыслы и давать другое видение. Есть, например, сцена, где он говорит: «Ну что ты на меня обижаешься, я же у тебя есть». Мы ее давали прочитать с пятью разными смыслами, каждый раз актер нам выдавал разного героя, и это живое. Я в этом плане не догматик, но у актера есть свое чувствование роли, своя пластичность, он может переставить слова, может сказать по-другому, и если он это проживает, и я вижу это в глазах – да Бог с ними, со словами, но я уже в глазах вижу, что мы зацепили и поймали глубину, и очень много с этой точки зрения мы поймали на площадке, родилась такая неожиданность.
– Это отличие авторского кино или так в принципе работают?
– Мне сложно сказать, как работают в принципе, потому что у нас сейчас кино существует в формате заказных проектов под прокат. У нас есть ситкомы, монументальные фильмы про адмиралов, поэтов, насколько там глубина проживания, мне сложно сказать, но когда у меня был такой этап, что надо куда-то двигаться дальше, и набирали помощников режиссеров, снимался сериал про войну, тоннами люди туда набирались, я увидела поток: откастинговали, массовая сцена., поехали дальше. И я поняла, что не смогу встроиться, это как конвейер, потому что мне нужно, чтобы там была моя режиссерская, выстраданная на сегодня правда. Да, возможно, я никогда не станут Тарковским, но это моя правда, которая кричит у меня внутри в голос в этот момент, она должна там быть, иначе мне в процессе быть неинтересно, я должна что-то чувствовать важное и переживать и принести это людям. И если уже какие-то технические детали не совпали, неважно, если есть правда.
–У меня вопрос по поводу сцен, их оборудования, чья это работа, потому что есть очень интересные тактильные сцены, которые не могут не тронуть, сцена на кухне с чаем, как героиня сыплет заварку, открывает шторы, это ваша совместная работа?
– Это работа с оператором, потому что эта сцена была в рассказе, но у оператора есть определенная операторская свобода, потому что в идеале в кинопроизводстве режиссер должен сделать раскадровки, то есть четко дать оператору задания, что должно быть в кадре. У меня режиссерского образования нет, я раскадровки не делаю. И мне очень повезло с оператором, потому что он умеет это сам поймать, за исключением сцен, где мы четко идем по нужному маршруту, эти мелочи, и когда мы приходим на площадку, у меня расписано, что я зашла, насыпала чай, заварила чай, что мы сели, поговорили. У меня не написано, где в этот момент стоит камера и с какого ракурса она снимает. Он встает за штору: «Я сейчас сниму отсюда, как вы проходите, теперь я переставляю камеру, и сейчас ты будешь заваривать чай 8 раз, потому что я сниму еще отсюда, отсюда, отсюда и отсюда. И потом мы снимаем варенье». Я даже никогда не лезу в это, настолько у меня сформировавшийся, готовый, чудесный оператор, и я этот восторг поймала в первом же клипе. Оператор точно так же рождает из меня то, чего раньше не было, и я сижу с большими глазами – где он это поймал, как он это увидел, с какого ракурса? А получилось офигенно.
– Что еще Вам команда дала помимо поддержки, видения, как идет съемка, помимо драйва и веселья, что отзывались на Ваши инициативы, без чего бы Вы не справились в одиночку?
– Тотальную поддержку. У нас же бюджетный проект, такой, что у меня ни один актер не получил гонорара, просто не из чего было. И когда мы входили в проект, мы просто сели, каждый из них взял сценарий и сказал: «Меня цепляет, я хочу».
Мы это выстроили так, что я получила поддержку и от Катерины, когда она говорила: «Да ты Грета Гарбо». Я не умела так по жизни идти, у меня есть тотальная недолюбленность от мира и себя изнутри, и когда ты первый отснятый материал трясущимися ручками несешь показывать, хотя не надо на самом деле, ты режиссер, но ты несешь и переживаешь, что они скажут, и они говорят: «Классно». И когда ты получаешь обратную связь, они сами плачут на площадке, ты понимаешь, что все, что ты делаешь, это классно не только для тебя, потому что ты тут не самоудовлетворением занимаешься, свое эго балуешь, но для других людей это классно тоже. И они в процессе съемок мне это давали каждый день. Это бесценно, потому что у нас получился такой рабочий тандем, что съемочное время вспоминается, как одно из самых счастливых.
– Может поэтому они и согласились, потому что увидели в Вас не режиссера-диктатора, а демократа, который готов слушать?
– Там другое. Актеры в принципе рады любому шансу творчества, когда он есть, когда приходит человек и хочет что-то делать. Мы потом сидели, и Леша говорит: «У меня ломка, когда я не снимаюсь. Я хочу сниматься». Это актеры до глубины души. Это слово очень уместно, это тяга: давайте соберемся и чего-нибудь намутим.
– Вы соберетесь еще раз?
– Я надеюсь. Каналу уже почти 4 года, у нас нет спонсоров, а дело-то иногда очень недешевое, локации чего-то стоят, операторская работа, монтаж, реквизиты. И мы двигаемся настолько медленно, исходя из того, где я могу выделить что-то, выкроить из того, что я заработала. Был бы у меня миллиончик-другой в банке, я вообще бы со съемочной площадки не вылезала.
Идеи есть, у нас снят уже второй «Ты здесь», он лежит на канале, есть сценарий на «Ты здесь- 3, 4, 5». Мы уже договорились в марте выйти на репетицию на третью часть, потому что я долго готовлюсь, долго прописываю сценарий, потом идем на площадку, смотрим, что ложится, что не ложится, длительный процесс. Потом надо расписать локации, то есть у меня иногда на сращивание одного съемочного дня уходит месяц.
– Сколько было съемочных дней фильма?
– 5 съемочных дней.
– Уличная локация неожиданная в моем понимании, главная героиня собирается выйти на улицу, думаю, там цветочки-лепесточки, птички поют, а не тут-то было.
– Мы рисовали умерший мир, и сложность была показать мир, который умер вовне и переместился в телепатическое общение. Нам нужна была разруха, нам нужно было показать, что люди уже настолько не выходят из дома, что уже животные возвращаются обратно в город, как при ковиде писали, что дельфины появились. А рассказ так и начинается, что природа начала возвращаться в город.
Мы снимали на Кировском заводе. Это огромный комплекс, который как мини-город. Я даже застала, когда была там по работе, мартены, то есть у нас в центре города был мартен, который плавил сталь, был столб дыма невероятнейший. Этот огромный город с рельсами, подземной инфраструктурой на 90 процентов разрушен. Туда очень любят ходить фотографы, клипмейкеры эту среду обожают, но у нас там были свои нежданчики. Если котенка мы искали полтора месяца, и мы его туда привезли как актера, подбирали, сделали ему гонорар в виде корма, то собачка безногая вошла в кадр сама очень органично. На съемках периодически бывают такие вещи сами по себе, что вдруг что-то входит в кадр, ты смотришь и – вах.
– Заключительная сцена в лесу тоже рядом с Санкт-Петербургом снималась?
– Эко-отель «Лес», озеро Зеркальное. Там очень красиво, домики экологические, сделаны из дерева, и мы договорились о бартере. Ехали туда целенаправленно, потому что нам нужно было показать девственно чистую природу.
– Расскажите о том, как делали из книги сценарий, потому что книга намного больше. По какому принципу, это ведь очень тяжело, потому что рассказ писали сами, в нем каждое слово любо-дорого, некоторые философские рассуждения превращались в действие в фильме. Какие еще были приемы?
– Когда рассказ весь из философских рассуждений, он начинается так: я ненавижу эту виртуальность, я ненавижу астральные связи, я даже уже не понимаю, как можно строить интимную жизнь на расстоянии…
– Но фильм-то по-другому начинается.
– В этом и фокус, этот поток сознания – я иду, я думаю, я чувствую – надо переложить в действие, и это невероятно сложно. У меня взорвался мозг в первый месяц, когда я это делала, и когда я принесла оператору, он прочел первую страницу, через пять минут вернул и сказал: «Мне первой страницы достаточно. Мы это не снимем. – Почему? – Потому что это мысли, я не умею снимать мысли, я умею снимать действия. Что она делает?» И так возникли первые сцены, я ломала голову, как показать, что это люди, которые возникают на самом деле у нее в голове, возникла белая и черная циклорама. Сложность в том, чтобы в кино, не давая директивно текст, сыграть так, чтобы люди поймали мою эмоцию, которую я вложила в текст, но без текста. Чтобы происходила эмоциональная работа внутри зрителя, чтобы он что-то чувствовал. И мне это надо сделать так, чтобы актер при этом не говорил за камерой, что ему плохо, он страдает. Он должен так походить в камере, он должен так укусить свой кулак и захлопнуть ноутбук, чтобы мы поняли какие-то неозвучиваемые вещи – вот это было сложнее всего. Далось невероятно трудно, выбросить куски, убрать одно, другое, третье, морализаторство, риторику, осмысление. Ведь писатель, когда пишет, очень часто дает ответы.
– А здесь зритель должен сам найти ответ. Сколько Вы писали сценарий?
– Месяц базовый и потом, когда я уже вернулась к этому после курсов, перекроила его еще прилично. Причем я пишу главу – я не знаю, что там будет. Написала главу, легла спать, сажусь на следующий день и записываю. И вдруг: «Пришла Тая». И Тая начинает писать дальше рассказ за меня, показывает мне зачем она пришла, начинает мне отвечать на вопросы, которые я сама ставлю себе в русле рассказа. В этой ситуации я не создаю, я просто стенографирую происходящее. То же самое со сценарием перед каждым съемочным днем. Мы шли на второй съемочный день, я говорю: «Может, мы убьем его в конце? – Нет, давайте, они в магазине встретятся, но не узнают друг друга. – Это неинтересно, у него все-таки суицидальная модель, давайте в канаве, пьяный…» Второй съемочный день, то есть у нас уже все должно быть понятно, а я только первый съемочный день прописала, и дальше еще поле непаханое, есть его личная истории – будем ее вставлять или не будем.
– Личную историю надо показать в нескольких фразах, даже в той позе, в которой он стоит в определенный момент, уже личная история чувствуется.
– С позами нам Катя помогала, она хореограф профессиональный, ставит мюзиклы, они у нее получают «Золотую маску», то есть у нее пластика просто фантастическая. И когда мы пришли на репетицию и показали ей: «Мы вот тут сидим, Леша делает мне предложение… – Зачем? Ложитесь, вы только что были вместе, у вас была бурная ночь, ложитесь». Она нас настолько раскрепостила, мы кинули эти подушки, начали ржать: «Вот так и делается предложение, вот в такую жизнь я верю», – сказал она.
– По отзывам зрителей какая главная эмоция?
– Люди ловят глубину психологического погружения, они ловят драму с психологического ракурса.
– Драму между мужчиной и женщиной или драму человека в этом виртуальном мире?
– Очень мало кто зацепил именно виртуальность, многие восприняли это, как личностную историю мужчины и женщины и выделили место рефлексии и психологу, как ключевому понятию, которое фоном стоит. И очень многие писали: «Мне бы такого психолога, я тоже не понимаю, что со мной происходит». Отношения, любовь – вот про это писали. Уровень апокалиптической виртуальности дался уже не всем, уровень, когда тело атрофировалось и мы стали общаться мыслями, поймали избранные.
– У Вас была цель донести, что тело атрофировалось и люди начали телепатически друг с другом общаться, потому что остальные чувства ушли в небытие?
– Она редуцировалась, потому что есть такое понятие, как достоверность, и мы понимали, что если мы снимаем фантастику, тогда нам нужно продумать достоверный мир. Если люди общаются телепатически, значит мы должны создать другой мир. Когда я еще не могла сама написать сценарий, я предложила девушке за деньги, напишите, и она говорит: «Вы знаете, надо начать с достоверности, мира уже нет, они лежат в коме, это им видится. Мы начинаем с кадров в больнице… – Понятно, до свидания». Но я понимала, о чем она, то есть это логично, показать эту достоверность, и тогда сразу все поняли, что это нереально. Поэтому мы либо снимаем фантастику и делаем эту достоверность, либо все-таки снимаем человеческую историю.
У нас человеческая история забрала 80 процентов, именно про прикоснуться, побыть, интимность, которая создается в реальном пространстве, погружение друг в друга, 80 процентов ушло сюда. Я не жалею, что мы не стали педалировать этот дополнительный, гиперфилософский смысл. Не думаю, что это плохо, это действительно многопланово, кто захочет, тот может на этом уровне побыть и порассуждать. Здесь можно выбрать несколько планов, для того чтобы ощутить себя по-разному во время фильма.
– Меня тронула история с девушкой, которая пришла. Любовная история немножечко вызвала злость, главная героиня погружена и не видит реальности, мне было за нее обидно и я злилась, когда же она прозреет. Тронула их встреча с девочкой, эта сцена тактильно теплая, я почувствовала, как это здорово, наверное, каждый воспринимает через свою призму, кому чего не хватает, тот и цепляется. Я готова была расплакаться, потому что это настолько по-человечески, настолько чувствуется потребность в этом тепле, когда она говорит: «Я просто хочу, чтобы кто-нибудь подержал меня за руку». И с учетом всех историй в прошлом году это очень глубоко и меня потрясло.
– Эта сцена в книге начинается с фразы: “Меня спасла Тая, я очнулась от непрекращающегося звонка в дверь и пошла открывать”. И Тая здесь появилась как антипод, как человек, не нормальный для этого социума, который мыслями общается. Она родилась не такая, и она пытается встроиться в этот социум и понять, что с ней. И вдруг психологу приходит мысль, что, может быть, она на самом деле правильная, и в этом была ее задача, ответить на вопросы и вытащить ее саму из этой жизни, из ситуации, в которой психолог находится. По сути, Тая стала психологом для психолога. Колоссальное мастерство Екатерины, которая все это сыграла, это было тепло, лампово, уютно, Леша на площадке заплакал, когда Катя играла на самом удачном дубле, и я когда перемонтировала 2 недели назад трейлер к фильму, именно на этом месте тоже разревелась, вот это актерское мастерство.
– Что бы Вы сейчас сделали по-другому, имея уже этот опыт?
– Пару сцен бы высветлила.
– Мне тоже показалось темновато, но для апокалипсиса это нормально, последняя сцена смотрится прекрасно.
– Я очень недовольна финальными кадрами в лесу в отношении себя, я себе не верю, переиграно, я бы еще ловила и ловила. У нас были очень жесткие рамки по времени, я бы этот дубль долбила и искала, как его сыграть по-другому.
– Я все ждала, когда лодочка подплывет с главным героем, и он высадится и к ним присоединится. Фильм заканчивается в лучших традициях мировых режиссеров знаком вопроса. Рассказ заканчивается хорошо, однозначно happy end для кого-то из героев, фильм заканчивается вопросом – вроде главная героиня уже на пути возвращения в нормальный мир, но последний кадр, последняя строчка говорит о том, что она может еще вернуться обратно.
– Она не вернется, в рассказе все достаточно прозрачно, и героиня там полностью прожита, а вот герой, который зациклился здесь и не может выйти на другой уровень, его история не прожита, мы его будем в следующих частях дорабатывать. Мы не будем цепляться жестко за первую часть, у нас очень автономные части получаются, но если мы все-таки выйдем на съемки, то будем работать с Лешиным героем.
Знак вопроса, потому что не должно быть творчество директивным, сила творческого процесса в том, что он запускает какие-то процессы в зрителе, а любая директивность творческому процессу мешает. Но вот если тебя спросить, как ты сам это чувствуешь, тут уже все и начинается.
– В конце выдохнул, как все хорошо, потом раз – и пошел думать.
– В этом и смысл.
– Вы не хотите больше играть в своих фильмах. Почему, как это помешало режиссерскому труду?
– Мне сложно проживать актерскую составляющую, эмоции и потом бежать к камере и смотреть, справилась или нет, верю я или не верю.
– Хотя Вы точно знаете, что надо показать.
– Да. Но и тот восторг, который я ловлю, когда смотрю в камеру, когда это делает актер, для меня ценнее, чем просто стоять в камере и что-то передавать. Я могу почитать стихи на камеру, но мне гораздо интереснее показывать мир, других людей и сложить это так, чтобы был в итоге катарсис. У нас вторая часть так и снята, что до середины ты думаешь одно, потом у тебя появляется вторая мысль, и в третьей части тебя выносит просто. Я хочу держать интригу, я хочу, чтобы этот герой, который в кадре, мне помогал это держать. И весь этот режиссерский процесс для меня по ощущениям намного ценнее, чем я в камере. Сейчас все в камере, нет у меня драйва в этом.
– Творение для Вас – это режиссура, и Вы не хотите размениваться, потому что часть энергии уходит в актерство, когда Вы играете.
– Я меньше могу дать, когда стою перед камерой как актер, чем когда я сижу и всматриваюсь, а как же мне здесь смонтировать, чтобы у зрителя были какие-то эмоции. Я сейчас продумываю третью часть и понимаю, что у меня опять текст, осознание героя – а где моя вишенка на торте? Я буду ломать голову, и когда ее найду, испытаю этот кайф.
– Что может быть вишенкой на торте?
– Что-то, что дает катарсис. Это может быть все, что угодно – чайка, пролетевшая в нужный момент. Это сложно сказать заранее, потому что точка достижения катарсиса, когда человек что-то делает, может быть во фразе, в пустоте, напряженной сцене, но я хочу туда зрителя привести. Это не всегда может быть глубокое осознавание, которого я хотела в первой части, чтобы человек что-то понял, но должен быть этот цимус.
– Что бы Вы пожелали начинающим режиссерам или тем, кто хотел бы такой опыт получить, но стесняется, боится, не уверен в себе?
– Джорджа Лукаса вам в ленту, как он мне однажды попался в виде чудесной цитаты: “Режиссер – это тот, кто что-то снял, даже если вы сняли тусовку своих друзей, а все остальное – PR и промоушен”. Когда вы что-то сняли, вы уже режиссер, у вас все получилось. Меня эта фраза в свое время очень мотивировала и раскрепостила, не бояться и снимать.
– Какие дополнительные знания нужно еще иметь, если человек чувствует, что все-таки надо поучиться?
– Есть сценарные, режиссерские курсы, сейчас очень много всего, Ленфильм дает курсы продюсирования, когда в процессе курсов можно снять с нуля маленькое кино. Пообщаться с операторами, чтобы понимать, что делает оператор, как он выставляет освещение, как он монтирует, пообщаться с актерами, чтобы понимать, как с ними работать. Пожить и поснимать годика два-три, совершенно ни о чем не думая, обретя опыт. Это самое правильное, потому что начинаешь чувствовать эти вещи на пальцах.
– Спасибо большое, ждем продолжения, неожиданности, вау-эффекта и эмоций. Следующие части тоже будут короткометражки, снятые в Санкт-Петербурге приблизительно той же командой. Ждем эмоциональное кино, которое заставляет чувствовать, думать, сопереживать и которое не заканчивается после того, как вы нажали на кнопочку «стоп», а продолжает дальше в вас жить и вызывать эмоции, ассоциации, идеи и мысли.